Он проводится второй год подряд. И в этот раз вновь собрал тех, кто дружит с рифмами: и чтецов, и местных поэтов. Не случайно конкурс назван в честь нашего земляка, поэта Виктора Бокова. Он здесь родился, жил, творил. А первое свое стихотворение опубликовал именно в газете "Вперёд" в 1930 году.
Не могу назвать себя любительницей поэзии, но к творчеству Виктора Федоровича отношусь с большим уважением. Вот и сейчас томик с его стихами, который поэт подарил мне четыре года назад при нашей встрече, лежит у меня на столе. Если настроение плохое, беру его в руки и начинаю читать с любой страницы. Оттуда мне навстречу уже спешат боковские поэтические образы. Они неожиданны, как он сам, метки, сочны и манящи: их хочется потрогать, попробовать на вкус. Боков — художник слова. Только "картины" его живые.
Два-три стихотворения — и я замечаю, что улыбаюсь. В такие минуты становится ясно, что имел в виду Боков, когда подписывал мне книгу: "Натали! Зря меня не хвали. Я скромен, но не темен. Во мне живет свет. Другого — нет".
В нем действительно живет особенный свет.
Он проникает в сердце каждого, кто прикасается к творчеству этого человека. Его особенно ощущаешь, беседуя с Боковым. Об одной из своих встреч с Виктором Федоровичем я хочу рассказать.
Пожалуй, нет в России человека, который бы не слышал песни "Оренбургский пуховый платок". Ласковой, пронизанной особой любовью к матери. "Народная" — говорят о ней. И не все верят, что слова песни принадлежат нашему современнику поэту Виктору Бокову. "Такие стихи мог написать только тот, кто горячо любил свою маму", — думала я, когда влажным осенним утром шла по тропинке села Переделкино на дачу к Виктору Федоровичу.
Воздух поэтично пах дождем и соснами, которых здесь в избытке. Вот и домик Бокова. На порог меня выходит встречать Алевтина Ивановна, гостеприимная хозяйка и муза поэта.
— Проходите, он вас ждет.
Сидя в плетеном кресле, в теплой домашней кофте и валенках, 91-летний Виктор Федорович внимательно разглядывает меня сквозь толстые очки. Рядом, у стены притулилась его балалайка.
— Ну, здравствуй, землячка, — степенно произносит, узнав, что я тоже, как и он, из Сергиева Посада. — О чем беседовать будем?
— О вас, о вашей маме, об "Оренбургском пуховом платке". Расскажите, как появились эти стихи?
— А я и не знаю, — неожиданно получаю в ответ. — Вы вот знаете, как родились?
— Ну да, — слегка теряюсь. — Мне мама рассказывала...
— Да не слушайте его, — приходит мне на выручку Алевтина Ивановна. — Все-то он знает. Вы лучше спросите, как он бегал по рынку, искал платок.
— Ну, пожалуйста, Виктор Федорович, расскажите! — умоляю я, и Боков сдается:
— Был я в Оренбурге. Дай-ка, думаю, съезжу на рынок. Приезжаю. Рынок большой, прямо в оренбургской степи. Решил: куплю себе оренбургский платок. Выбрал и думаю: "Что мне делать с платочком?" Пошел на почту и решил, что пошлю его своей мамушке в деревню. Упаковал, написал нежное письмо: "Мамушка, дорогая, наконец-то я шлю тебе твой платок. Ты так зябнешь, когда у тебя на голове нет теплого платка. Теперь ты будешь ходить в нем и не бояться никакого холода".
— А потом сразу написали стихи?
— Ну не знаю, сразу ли я родился, — задорно, нараспев говорит и не сводит с меня лукавого взгляда. — Наверное, сразу.
Понемногу начинаю привыкать к боковской манере вести беседу. Он точно проверяет меня, испытывает, наблюдает, как я выкручусь. И я стараюсь не обмануть его ожиданий:
— Поняла. Каждое стихотворение для вас, как долгожданный ребенок.
— Вот, — Боков одобрительно поднимает палец кверху, точно пытается уколоть потолок, — Это ты сейчас точно сказала.
— А почему "Оренбургский платок" написан от лица женщины? — уже смело спрашиваю. — Будто вовсе не вы дарите платок матери, а ваша сестра.
— Я об этом и не думал. Мысль была одна: моя мамочка станет носить платок. И это ей будет великая радость. И в самом деле, она его так любила. Иногда посмотрит на себя в зеркальце, любуется: "Ах, какой платок!" А мне приятно.
С матерью у Бокова были особые отношения. Виктор Федорович любит повторять: "Все, что у меня есть, и стихи, и песни — от моей мамы". В минуту воспоминаний о ней лицо его преображается.
— Она была очень мудрой, порядочной женщиной, — говорит он. — Ее любила вся наша деревня Язвицы — все 66 домов. У нее был удивительно красивый и сильный голос. Днем женщины ходили за пять километров в лес, где паслось стадо коров. Там они их доили и возвращались в деревню с полными подойниками молока и с песней. Было их человек 40. А запевала моя мама, Софья Алексеевна. И именно она первой спела "Оренбургский пуховый платок".
— Вы как-то сказали, что учились у своей матери. Чему?
— Всему. Мудрости. Как-то подходят при мне к окошку нашего дома две женщины и начинают стучаться. Мать открывает: "Что такое?" "Теть Сонь, раздели нас. Мы поругались".
А мать отвечает: "Полно, что мне вас мирить.
У меня вон шестеро детей в доме. За всеми надо уследить, всем помочь, пожалеть и помирить". Такая она была: где с серьезностью, где с юмором. А если нужно, то и слово прямое скажет.
— А с чем у вас в первую очередь ассоциируется слово "мама"?
— Как это, с чем? — удивляется Виктор Федорович. — Мама — это все. Это человек, который подарил мне меня, мою жизнь, талант.
У нее самой было много талантов. Все в ней было. Все она умела. Отец уезжал на заработки. А она работала за мужика. Пахала, косила, гребла, не зная усталости.
Боков рассказывает, что его мать всегда находилась в красивом состоянии души. Любила детей, природу, животных, красоту в людях. Женщины ей говорили: "Ах, матушка моя, а у тебя как хорошо глаза-то глядят. Чистые, чистые, будто Бог тебе дал эти глаза". А Софья Алексеевна отвечала: "Конечно, Бог. Больше дать-то некому".
— Если бы я всю жизнь записывал за своей матерью, — говорит Виктор Федорович, — вышла бы великая книга русского языка. Все у нее получалось хорошо, а главное — выражено в прекрасных формах. Ну вот, к примеру. Дело было в Сергиевом Посаде. Пошли мы с матерью и отцом к моему старшему брату, Павлу Федоровичу. Приходим. Уселись. А мать выходит вперед и говорит: "Вот сидит между моими сынами Виктором и Павлом солнышко восхожее — Федор Сергеевич. С ним мне всходить, с ним мне и закатываться". Мама была поэтом, хоть и не писала стихов.
В городе у Софьи Алексеевны жил брат, интеллигентный человек. Свою сестру он очень уважал и называл не иначе, как "Сонечка, дорогая моя". Ее любили все без исключения женщины.
— А мужички, когда она была молоденькой, — озорно вспоминает Виктор Федорович, — ахали-охали, глядя на нее.
— Такая красивая была?
— Очень. Да вы сами посмотрите.
Боков протягивает мне книгу своих стихов, раскрытую на странице с фотографией. На ней старушка в простой крестьянской одежде. Лицо у нее открытое и необыкновенно красивое в своей простоте. Взгляд добрый и внимательно-серьезный. Осанка статная. Видно, Софья Алексеевна была твердой и решительной натурой.
— Вы часто шли за советом к маме? — спрашиваю Виктора Федоровича.
— Это звучит как-то казенно. Чаще всего именно она приходила ко мне с советом. У нас в семье царила любовь. Это своего рода религия, когда сын любит свою мать. Так должно быть.
— Давно она умерла?
— Лет 40 прошло, — грустит Боков. — Когда это случилось, вся деревня говорила: "Как же плохо нам теперь будет без Сони". А на открытии своего музея в Язвицах я сказал: "Если бы моя мама сейчас нас видела, какие бы она слова говорила удивительные. Никто бы так не сказал".
— А если б все-таки мама сейчас была жива, что бы вы ей захотели сказать?
— Я никогда не знаю, что сделаю и скажу, — улыбается Боков, — это рождается само собой. Так же, как и мои стихи.
— А как вы начали писать песни?
— А вот я вам сейчас расскажу. Меня попросили найти журналы, в которых есть стихи для песен. Перечитал их все, но не нашел песни ни в одном стихотворении. Тогда и подумал: дай-ка сам напишу. И мои песни сразу стали петь.
По словам Виктора Федоровича, у него их около сотни. "Лен, лен, ленок", "На побывку едет молодой моряк", "Колокольчик"... Всеми этими песнями мы обязаны Бокову. Между прочим, он же автор музыки ко многим из своих произведений. Он просто напевал мелодию композитору, а тот клал ее на ноты. И до сих пор Виктор Федорович частенько берет в руки балалайку. Играет и поет.
Прощание с поэтом было теплым. Он пожал мне по-родственному руку. Пожелал счастливого пути. И показался вдруг таким родным, каким его воспринимают люди через любимые песни. А иначе, почему бы их называли народными?
Наталья СОСНОВА
Газета "Вперед", 28.03.2009, №21 (14731)